“Яблоко от яблони недалеко падает…” А если яблоня стоит на пригорке самолюбования или эгоизма, несбывшихся надежд или тщеславных устремлений? Может яблоко укатиться далеко, совсем туда, не знаю куда? Кто же знает, что лучше? Отцы или дети? Кому-то уютно быть в тени, в ласковых бликах неяркого солнца, не высовываться на испепеляющий зной или под ливень. Другие нуждаются в защите мощной кроны, им необходимо, чувствуя за спиной крепкий ствол, ощущать под ногами почву корней. А третьему невыносима тень, бес конечный шелест советов, лежание в мягкой траве…
Извечная дилемма отцов и детей, зов крови, и “слепая любовь”, и бескопромисно, эволюционное отрицание… Что первично, яйцо или курица?.. Где ж ты, мой сад, вешняя зоря, где же ты, подружка, яблоня моя?… В данном случае яблоня переехала в далекие каменные сады (или джунгли?) за океаном, а яблочко катается на блюдечке с голубой каемочкой, где каемочка - море…
Это все присказка, а быль? Быльем поросла? Нет, эта быть, вся эта местность поросла садами Аполлона, творчеством - картинами, стихами, рисунками, объектами, чаепитиями, похожими на хепенинги, и перфомансы, напоминающие нашу абсурдную жизнь. Местность эта: дом Дульфана - похож на мастерскую, а мастерская - на лабораторию, место исследования - цвета и света, формы пространства, музыки, танца, скетча, игры - в крестик и нолик, буримэ, в каламбур, цветы, кайфики и всего, что под руку подвернется…
Но начнем по старшинству… 60-е годы - оттепель! Молодой Люсьен, всегда голодный и восторженный, жил в двух шагах от парка, на ул.Жуковского, в коммуналке. Их небольшая комната всегда была завалена книгами и журналами, мама читала все новейшие публикации , читала настоящую литературу, и часто на требования сына о дополнительной еде, отвечала: “Не морочь голову, мне дали Пастернака на два дня!” Его маршрут - от парка до художки проходил через “Канаву”, мимо филармонии, оперного, через Городской сад, и он впитывал всем своим существом красоту города, неповторимый колорит, юмор, улыбки. На его лице, в глазах было постоянное восклицание - “Восторг и упоение!” Он писал одесские переулки, площади, мосты, море, парки так влюбленно, что невольно с пальцев на кисточку перетекало тепло солнца, брызги моря, легкое прикосновение ветра. Ему повезло - у него были замечательные учителя и среди них - Дина Михайловна Фрумина. Он попал в самую гущу мощного движения одесский нонконформистов - компанию Ануфиева, Стрельникова, Маринюка, Ястреб, Хруща. Он понимал, ценил это, учился. Он готов был дружить со всеми талантливыми, интересными людьми, он обожал быть в гуще настоящих одесситов, любящих и ценящих юмор.
Картины начала 70-х годов - это новый виток “южнорусской школы живописи”. В них произошло единение - легкость, воздушность этюдной живописи ТЮРХовцев, чистота цвета, плотность ткани изображения и изыск, эстетика формального модернизма. В этих работах, наполненных витальной силой автора и его персонажей, сложной архитектоникой города, трепещущими флажками, лентами, летящими облаками и птицами, плывущими кораблями и лодками, мчащимися автомобилями, велосипедистами, бегущими людьми, собаками - возникала особ ая, призрачно-праздничная картина мира, невероятное сочетание романтизма, конформизма достоверной красоты жизни.
Но наступали пик “брежневского маразма”, глухая пора, стагнация колоссальной советской массы. Чуткие, реактивные души художников, музыкантов, поэтов не выдерживали этого прессинга. Кто-то замирал в спячке, кто-то спивался, кто-то конформировался; выдерживали те, в ком сильна была нравственная, духовная сила и вера.
В эти годы у Люсьена юношеский восторг, романтическое восприятие всего происходящего вокруг и внутри, положительное состояние сменилось постоянным удивленным восклицанием: “Я - седой!” Потом брутальность жизни стала формировать защитную брутальную маску. Иногда эта маска так прилипала к сути, что вызывала ссоры с друзьями, близкими, создавала нелепые, неприятные ситуации. Появились “халтурные” работы, салонные подели, где по накатанному малярным катком фону быстро, легко, мастерски, но гуашью была написана вся атрибутика квазиромантических композиций. Устремления стремительно расходились в разные стороны. Один из его приятелей очень метко сказал ему тогда? “Люсик, ты хочешь, чтобы “Голос Америки” рассказывал о выдающемся, гонимым советской властью художнике Люсьене Дульфане, а одновременно по телевизору программа “Время” вела репортаж о выставке выдающегося советского деятеля искусств Л.Дульфане”. Сидение на двух стульях разрушает и самого художника и его ореол, нивелирует результат его действий, мыслей, творческих усилий.
Можно выиграть ситуацию, но проиграть судьбу…
Почему, когда, где, за каким поворотом у нас жажда жизни сменяется жадностью, обоняние - нюхом, осязание - хваткой, видение - прищуренным взглядом?..
Что же спасало Люсьена и его творчество? Энергетика! Витальная, физическая, мощная энергия цвета, формы, сама энергия города, моря, окружавших его людей, любящих и ценящих в нем основное - его талант, его неуемную энергию одессита, того самого, которому ” ведь не страшны тебе ни горе, ни беда”. И он часто изображает себя то в тельняшке, то в лодке…
На его персональной выставке в Художественном музе, помню, сначала мы с легким недоумением обозревали сумбурную экспозицию., а которой дамы с попугаями кувыркались рядом с формалистским Чернобылем, а поцелуй Иуды перемежался с социальными композициями “борьбы” с обл.организацией Союза художников. Но когда мы двинулись по периметру зала мимо картин, на нас обрушилась такая мощная Сила, такая вибрация Энергии - энергия цвета, света, мастерского взмаха кисти, линии. От каждой работы веяло таким количеством нерастраченного творческого потенциала, таким буйством эмоций, настроений! Аура его работ пленяла, захватывала своей особой, жизненной силой, хотя все эти попугаи в сущностном отношении уступали одной маленькой работе Валика Хруща - “Птица-Дульфан”.
И что же дальше? Тут, как говорил один из учителей, обучавший меня живописи - “это тебе не сопромат, тут думать надо!” Но, к сожалению, не многие из художников умеют думать. Это почему-то считается чем-то второстепенным, так же как и умение формулировать свое кредо. Главное - выразить эмоции, настроение изображаемого. Только недавно в сознание художника проникла мысль, что можно быть прекрасным живописцем, но не быть Художником… Никому не ведомо, почему и когда творческий процесс застревает в растерянности. Где, отчего возникают тупики, повороты? Как возникает хватание за абсолютно чуждые направления? Как и все художники, Люсьен переживал все взлеты и падения, присущие любому творческому человеку.
У многих художников ХХ века есть затаенная уверенность, что стоит найти свое Таити, свое Ноа-Ноа, как тут же забьет фонтан творчества, обновленного и прекрасного, доселе неизвестного и невиданного. Те, кто жил в самой гуще художественной жизни в Париже, Нью-Йорке, Милане или Лондоне - убегали в дебри Амазонки, на Тибет, в Японию или к снегам Килиманджаро. Наши же художники, живущие в советской, бескрайней, безводной пустыне, при первой же возможности кинулись в призрачный мир свободного мира. Утопический, абсолютно литературный образ Нового Света, страны со статуей Свободы у входа пленил не только прагматиков, но и романтиков - музыкантов, поэтов, художников. И оказалось, что и Люсьен Дульфан в их числе. Новый Зурбаган позвал его в новую жизнь, к иным преодолениям, к иным ценностям.
Да, но мы увлеклись и забыли про яблочко. Каталось оно вокруг яблони по благодатнейшей почве. Весь ареал был теплейший и интереснейший! Слева - поближе к сердцу - мама и бабушки - Зоя - сама Жизнь, полнокровная, заботливая, Сарра - одесситка до мозга костей, книжник, бессребреник, добрейшая, с непоколебимыми нравственными принципами. Вырастал в объятиях терпеливейшей мамы - легкой, всегда светящейсйся улыбкой, классической жены художника, матери художника, а потом жены поэта, постоянно витающего по городу и в своем туманном мире. Маятник жизни Димы колебался между уютным, теплым, добрым миром дома и мастерскими отца и других художников, где висело напряжение драмы, борьбы художника с окружающим миром, где витало неясное, но такое яркое ощущение творчества , неведомых, притягательных миров. И…центростремительная сила творчества окружения вынесла его на свою, собственную орбиту. Ему также повезло с учителями - силовое поле Сергея Ануфриева и Александра Ройтбурда очень быстро сформирвоало его художественное мышление, а совместное творчество с талантливыми сверстниками - Аркадием Насоновым и Димой Лигейросом содало свое, особое пространство. Не обладая отцовской мощью, он стал искать в себе иные, творческие свойства, свои темы, образы, персонажей, свою эстетику, антиэкстетику, пронизанную ощущением конца века. Дима быстро прошел свой розовый, голубой периоды, своего Шагала. Это работы, где на большом пространстве холста почти ничего как бы нет, лишь ощущение порыва, смятения, подсознательного лепета персонаж ей.
Минимализм цвета и формы не исключает постмодернистской смысловой и образной напряженности. Дима не выстраивает, как отец, свою картину мира, он пользуется готовой картиной искусства, вернее, ее гигантской мозаичной фреской, он выхватывает из нее фрагменты и сплавляет их нестыкуемые элементы в многомерные сложно-подчиненные фразы.
Как известно, искусство требует жертв. Вернее сказать, для того, чтобы происходило то, что можно назвать современным искусством, требуется возникновение силового поля, целой структуры, где недостаточно таланта, интенсивности творческого процесса, знаний и навыков традиционного художественного языка.
Раньше говорили о сути творчества - состояние души. Сейчас это определяется образом жизни, содержанием ее. Если каждая минута, вся ткань жизни не пропитана выбранным стилем жизни, образом творчества, не подчинена многоликости ее проявлений, не следует особой орфографии ее языка - ничего не происходит. Не выявляется точность из неясного, не возникает яркость из неопределенного, не получается узор из калейдоскопа, не происходит нового из привычного. Для этого требуется вся экзистенция жизни художника, своя, особая психотехника. В психотехнику современного художника входит осознание бесплотности свободы, ее недостижимости, но постоянного движения к горизонту Свободы.
Поэтому язык психотехники изобилует такими понятиями, как - “возгонка смыслов”, реакция - акция”, “рекреация - креация”, “небесная механика”, “свето-цветовой дискус”, “вирусология смыслов”, “атмосферная логика” и т.д. И это не просто красивые слова, а материал к работе. Дима с соратниками создает “Лабораторию смыслов”, “Эфирный Лабораторий”, “Облачную Комиссию”. В инсталляциях, выставках этих лабораторий цвето-световые объекты - мигающие, пульсирующие, в фиолетовых, розовых вспышках, с зеленым, возникающим изнутри светом - создают свою особую, визуальную азбуку Морзе-Морозе, сигналы “смысловых погружений”…
Лаборант “Института смыслов”, комиссар “Облачной комиссии” - Дмитрий Дульфан не дает определений, он ставит вопросы - “это не игра с архитипами, с мифологией, скорее, разработки новых смыслов, которые, возможно, выведут нас на создание Нового Мифа. Диагностика словесной реальности, реальности, которая как бы более открывает иные визуальные и литературные просторы, простирающиеся в общих и индивидуальных пространствах сознания… Свое пространство творчества он формирует, мистифицируя реальность своей мастерской. В ней начинали цвести светящиеся цветы, переливались светом тонкие столбы, пульсировали загадочные существа. Незатейливый объект “Цветение Будды” разрастается в целую оранжерею - “Трансфлора”, а сложные, многозначные инсталляции превращаются в простые, но более выразительные объекты.
В последних работах Дмитрия Дульфана все более проступает стремление освоить московское направление - “виртуальность вручную”. Московские авангардисты, хорошо зная проблематику современного искусства Запада и возможности современных западных технологий, понимают также абсолютную невозможность этого у нас. И, естественно, возникает стремление минимумом средств создать что-то значительное, противопоставить Западу замену новых технологий тонкое отношение Идей со странными, несбыточными средствами выражения на современном языке, избегая западной тяжести и серьезности. Желая избежать того, чтобы язык выражения превалировал над идеей, Дима ищет выхода из актуальных, модных течений современного искусства. Его проекты можно отнести к идеям “Фэн-Шуй”, они осуществимы в открытых и закрытых пространствах.
Пока Дима выращивает свои цветы, интересно, каковы же будут плоды? Вспоминается незатейливая старая песенка: “Эх, яблочко, куда ты котишься, ко мне в рот попадешь - не воротишься!” - Кто же это поет? - Муза? Судьба? Затейливая Парка? - Или Искус Искусства:..
Маргарита Жаркова
