Аналитик: Вы уже можете говорить.
Пациент: После долгого молчания. Не знаю почему, но я сейчас думаю о сыне. Я думаю, как трагически сложились наши отношения. Я почти ничего не знаю о нем. В том смысле, чем он живет, что его радует и что печалит. Он живет не со мной, с первой женой, но он же все равно мне сын. Я его носил на руках, купал в маленькой ванночке, учил его читать, выслушивал от учителей в школе, ну и всякое такое. Вот странно, я вообще-то о нем не очень часто думаю. Знаете, дела, суета, все время куда-то бежишь, время-то сейчас… А вот вы сказали “можете говорить”, и у меня как полилось. Я, мне кажется, не успеваю за своими мыслями. Они у меня сами вылущиваются из мозгов, я только их проговариваю, но не продумываю. Сын, когда родился, так вокруг него все бабка его вертелась, т.е. теща. Я не думал, что это плохо. У всех моих знакомых бабушки их детьми занимались. Я только потом - может и сейчас не до конца - понял, что, отдавая ребенка даже своей матери, вы его все равно для себя теряете. Но тогда я был уверен, что сумею его воспитать, сделаю его настоящим мужчиной. Я думаю, что в этом перед ним и перед Богом виноват. Да, да. Виноват, что не сделал всего этого. Я сейчас вспомнил вот что. Мой отец с детства мне говорил, что я должен себя вести так, чтобы он мог мною гордиться.
А: У вас, похоже, был вполне нормальный отец.
П: Не знаю, почему мне это сейчас вспомнилось. Я жил тогда в Москве, учился в физтехе, т.е. большой уже был, и я позвонил домой поздравить отца с днем рождения. А он мне сказал, что теперь он может мной гордиться. Тогда я это воспринял как нечто вполне естественное, мне даже понравились его слова, но теперь я так не думаю. Я думаю, что, если бы он мне тогда сказал что-то в том роде, что он меня просто любит и просто ему меня не хватает, потому что я в Москве, а он в Одессе. Мне это было нужнее. Но такого он просто не мог сказать. Он меня многое заставлял делать, но никогда не говорил, что любит меня. Я не знаю, зачем нужно гордиться детьми. Я сейчас думаю, что когда у меня родился сын, я тоже им гордился. Просто потому что сын. Знаете, как говорят в мужской компании: “Родил сына - значит мастер, можешь гордиться”. Я не сразу заметил, что сын делает все так, что бы мне не понравиться. Он отворачивался от всего, что я ему предлагал.
А: У вас действительно особые были с сыном отношения, если он все делал не просто так, а для вас.
П: Если я требовал, чтобы он хорошо учился, то он приносил сплошные двойки. Я вначале думал, что он тупарик, но потом мне учителя сказали, что у него способности нормальные, да я и сам видел, что он не тупарик. Я его везде таскал за собой, чтобы ему было интересно, но он всегда говорил, что ему это неинтересно. Мы с ним в горы ходили, и на лодках путешествовали, и в разные города ездили, но я чувствовал, что он мне чужой, он ничего моего принять не хочет. Один раз я его привел к своему другу на большой пароход, и он его водил по всему судну, и все показывал, и я думал, что Вадик - сынишка - от радости уписается, а он мне знаете что сказал? Он мне сказал: “Поехали домой, меня бабушка ждет”.
А: Может, бабушка его принимала без условий, как есть? Или он почувствовал, что вы не живете своей жизнью, а показываете ему, как следует жить. Здесь большая разница.
П: (продолжает говорить, будто не слышит) Я этого никогда не мог понять. Я помню, что для меня общение с моим отцом было превыше всего. При чем тут бабушка? Бабушка - это еда, стирка, это - чтобы пожалеть, а отец - это самосознание, положение среди сверстников. Я думаю, что та самая бабушка, ну, теща, то есть - стерва хорошая. Она его против меня настраивала, все время давала ему почувствовать, что я ничтожество. Я думаю, что он это усвоил.
А: Он вам когда-нибудь об этом говорил?
П: Нет, нет. Он такого ничего не говорил, но я думаю, что это все не взялось на пустом месте. Почему-то же он все время делал все, как-будто мне назло. Если я ему давал читать книги, то он их бросал на 2-й или 5-й странице, а телевизор он смотрел сутками, хотя я всегда ему говорил, что смотреть ящик - это занятие для дебилов.
А.: Я понимаю так, что вы сами никогда его не смотрите.
П.: Ну, я бы так не стал говорить, но когда я воспитывал сына, я немного идеализировал ситуацию, может быть, сгущал немного краски. Я же хотел, чтобы он рос интеллектуалом, а не гопником. А он рос гопником. И это в конце концов привело к наркотикам. Сначала алкоголь, потом наркотики. Я около года почти ничего не знал.
А.: Вы хотели сказать, что почти ничего не знали?
П.: Нет, нет. Я сказал, что почти год ничего не знал, может, меньше, чем год.
А: По вашим словам можно предположить, что вы скорее не хотели знать, чем не знали. Но я не настаиваю, я просто подчеркнул то, как звучит ваша фраза. Получается, что вы почти не знали.
П: Я не знаю, зачем вы цепляетесь к словам, я говорю, как приходит в голову, я не знаю, почему я так сказал. Я знаю, что виноват, и что сына потерял, но я почти все зависящее от меня делал. Я работал много, мне нужно было обеспечивать семье положение. А он бездельничал, таскался со всякими компаниями, я его вытягивал из историй. Если бы не мое вмешательство, он скорее всего сидел бы. А так - учится в университете. Правда, что сейчас за учеба… Если затолкали в институт, то любой будет учиться. Вы бы видели его. Стрижка, как у боксера, штаны спортивные, такие, знаете, блестящие, и шлепанцы какие-то. За версту чтобы видно было - наркоман.
А: Я сейчас больше обращаю внимание не на то, что вы говорите, а на то, как вы говорите. Вы стиснули пальцы, у вас блестят глаза, стали очень жесткими черты лица.
П: Вы думаете, я его не люблю?
А: (молчит)
П: Не люблю. Я его, наверное, временами ненавижу.
А: Как ненавидели отца?
П: Да, да. Я не думал, но смутно подозревал. Мне было трудно поверить, что я могу его (отца) так сильно не любить. Я даже как-то смерти его желал. Это очень давняя история. Но сын-то при чем здесь? Хотя, наверное, в итоге все сходится вместе. Видимо, я отношусь к сыну так, как относился ко мне мой отец. А те чувства, которые он испытывает ко мне, я извлекаю из багажа, куда я сложил отношение к своему сыну. Неужели так бывает?!
А: Ваш отец, похоже, был сильной фигурой, он заставлял вас не только стараться, но и бояться.
П: Да, я всегда его боялся.
А: Но с сыном иначе.
П: Вы правы. Подождите, я, кажется, понимаю. Мой сын ко мне относится так же, как я относился к своему отцу, т.е. ненавидит, но не понимает этого.
А: И, к тому же, не боится.
П: Поэтому он так себя ведет. Я, наверное, тоже бы себя так вел, если бы мог. Я помню, что временами мне хотелось протестовать против того, что отец меня заставлял делать. Или вообще, против него.
А: Вы ничего не говорили про мать.
П: Мне кажется, она была на его стороне.
А: Похоже, что уже в вашем случае жена была на стороне тещи.
П: Точно. Мне это не приходило в голову. Жена всегда вела себя лояльно по отношению ко мне. Но это была именно лояльность. По- настоящему она, наверное, была заодно с родителями, а те меня считали ничтожеством.
А: То есть не хотели вами гордиться.
П: (после долгой паузы) Мой отец не давал мне быть самим собой, просто таким, каким я есть. Ему нужно было, чтобы я был тем, кем можно гордиться. И то же самое я делал со своим сыном. Я и сейчас не допускаю, чтобы он был самим собой. Меня приводят в бешенство даже его брюки. Хотя это всего лишь вещь, тряпка. Я требовал от сына больше, чем он мог дать, но и больше, чем я мог потребовать. Из-за этого он стал меня ненавидеть и делать все как бы назло.
А: Может быть, вы правы. Не забывайте только о матери. И у вас, и у него она есть, и она играет очень важную роль, особенно в чувстве вины, которое вас так мучает. И еще, наверное, не случайно вы вначале сказали, что отдать ребенка матери - это означает его потерять. Это еще предстоит обсудить.
П: Мне кажется, что сейчас, когда я все это рассказал, я могу относиться к сыну лучше, я, кажется, его начинаю понимать. Хотя раньше был убежден, что понимать здесь нечего, что он просто мерзавец и все.
А: Быть может, вам удастся и к теще изменить отношение. Нужно только разобраться с теми чувствами, которые вы испытываете. На это потребуется немало времени.
Сергей Дворяк, Украинский союз психотерапевтов.
