Когда я умер, было уже тепло, но Алька еще кашлял по ночам, и мы переехали на дачу только через месяц. Дожди шли редко, и мы целыми днями пропадали на пляже, читая Маркеса и иногда купаясь в холодной, прозрачной воде, сквозь которую были видны лежащие на дне камни, поросшие бурыми водорослями, и крошечные рыбки, мелькающие прямо под ногами. Ты с Алькой обычно плескалась у самого берега, а я заплывал далеко и плавал там, пока не замерзал, ныряя и фыркая, как дельфин. Ближе к двенадцати обычно становилось жарко, и вы поднимались наверх, а я оставался внизу и еще немного читал, а потом тоже поднимался вслед за вами, и мы обедали за старым, покрытым клеенкой, столом, а потом дремали в тени, снова читали и играли в лото, дожидаясь, пока не проснется Алька.
Вечером вы чаще всего спускались на пляж, и Алька гонял там в футбол с кем-то из мальчишек, а ты болтала с мамой или отцом, сидя на песке, пока не стемнеет. В конце августа наконец пошли дожди, и мы переехали в город.
Каждое утро вы уходили рано - Альке уже нужно было в школу, - а я иногда шел с вами, а иногда оставался дома и медленно завтракал, читал и ждал, когда вернется Алька. Когда я провожал тебя в институт, мы шли вдвоем в прозрачном осеннем воздухе среди платанов, каштанов и кленов: я целовал тебя в вестибюле и смотрел, как ты поднимаешься по лестнице и как юбка туго обтягивает твои чуть-чуть покачивающиеся бедра, а потом покупал сигареты в киоске на углу и долго курил на лестнице, дожидаясь, пока, наконец, не щелкнет твой замок и мы не пойдем домой по пустому бульвару, засыпанному замерзшими листьями.
Еще я любил бывать в школе у Альки и часами сидеть у него на уроках, наблюдая, как он играет в морской бой тайком от учителей, а после уроков шататься по городу вместе с ним и его приятелями: они вечно покупали булочки в тесной булочной на углу, а потом играли в футбол прямо на улице, побросав на тротуар портфели вместо ворот. Я часто заходил к друзьям; мы говорили о чем-нибудь, пили вино и слушали Дассена, Высоцкого и Окуджаву.
Когда Алька поступил в университет, мы стали видеться реже; он много читал, влюблялся, чтото писал по ночам и редко вспоминал обо мне. Тебе тоже все чаще было не до меня: мама много болела, Алька прогуливал лекции, да и Игорь стал оставаться у нас почти ежедневно, хотя ты еще и носила мою фотографию в своей записной книжке. Это уже потом, когда вы разошлись, мы снова стали встречаться почти каждый день в твоем кабинете, когда ты запиралась изнутри и смотрела, как расходятся круги от дождя на черном, блестящем асфальте далеко внизу; у нас в спальне, когда ты лежала в темноте с открытыми глазами и теплый ночной ветер вдруг приподнимал занавеску на нашем окне; в чужих городах, когда ты плакала по ночам, поднимаясь в свой номер из опустевшего ресторана; в самолетах, когда ты летела одна над белыми горами кучевых облаков и твой лучший друг “Johnny Walker” покачивался надо льдом в твоем стакане.
Когда у Альки родилась Леночка, мы вместе забирали ее из роддома на Комсомольской, а потом сидели до утра в твоей квартире на Ленина вместе с отцом: ночь была душной, акация цвела во второй раз, и неподвижные пятна ее соцветий причудливо белели в тишине за открытым окном. Пока Леночка не ходила в садик, я иногда гулял с ней на бульваре, но уже не так часто, как с Алькой; мы ходили смотреть на корабли, катались на фуникулере и прятались друг от друга в искусственном гроте; а когда она пошла в школу, я совсем перестал ее видеть. Друзей я тоже почти не встречал; они изредка вспоминали меня, уплывая куда-то вдаль в переполненных общих палатах или в уютных спальнях своих дорогих домов. Единственным, кого я видел по-прежнему часто, был Алька: он жил в Бостоне, и мы часто разговаривали у него дома перед камином по вечерам, пока он читал Достоевского или Диккенса. Потом я перестал видеться и с ним: туман, туман, туман висел над городом, мелкий, холодный дождь шел не переставая, и около четырех становилось совсем темно. В последний раз я был в Одессе у Леночки, в нашей старой квартире на Нежинской. Леночка выглядела еще хорошо, хотя и постарела, и я ходил с ней на кладбище к дяде Боре и на день рождения к кому-то из родственников. Был теплый осенний день: разноцветные листья, желтые, красные, оранжевые, зеленые, засыпали все дорожки, и тонкие ветки деревьев странно чернели на темно-голубом небе. Я умер только в конце ноября, когда шел мокрый, с крупными дождевыми каплями, снег, на море был шторм и “скорая” уже стояла у нашего подъезда.
